ФОТО: © Картина А.Н. Лубянова

 

Преданные дважды: сначала их назначили виноватыми, а потом приказали забыть их совсем. Мундиры спасены. И большие звёзды тоже. Всё связанное с гибелью подлодки, включая уголовное дело, было засекречено на 25 лет.

 

Ровно 40 лет назад 21 октября в нескольких милях от входа в главную базу Тихоокеанского флота Владивосток случилось ЧП. Рефрижератор ледового класса с бортовым номером 13 водоизмещением пять тысяч тонн протаранил подводную лодку С-178. В образовавшуюся пробоину хлынула вода, и лодка камнем опустилась на дно на глубину 34 метра. Большая часть членов экипажа погибла. Двадцать шесть подводников начали борьбу за спасение подлодки, но безуспешно. На третьи сутки было принято решение покинуть погибший корабль через торпедный аппарат первого отсека. Действиями моряков руководил старший помощник командира капитан-лейтенант Сергей Кубынин.

 

Накануне трагической даты я позвонил капитану 1 ранга в отставке Кубынину и попросил о встрече. Реакция Сергея Михайловича оказалась неожиданной: «Зачем вам это нужно?» Я ответил: «Чтобы отдать дань памяти погибшим и сказать добрые слова в адрес выживших. По-моему, сегодня это очень уместно, плюс…» «Это было уместно 40 лет назад, — прервал меня отставной каперанг, — сегодня же, когда всё многократно сказано-пересказано, никому не нужно. Да и вряд ли кто-то поверит, что подобное было возможно». «Я всё равно буду писать, поскольку служил в то время на ТОФе и немножко в курсе той ситуации. И будет очень нездорово, если статья выйдет без вашего комментария. Кроме того, насколько мне известно, до сегодняшнего дня так и нет ясности, чего в тогдашних действиях подводников было больше — героизма или халатности. Я надеялся, что с вашей помощью мне удастся восстановить справедливость…» Кубынин, вновь не дослушав меня, повысил голос: «Вы сказали про халатность?! — он помолчал несколько секунд, — завтра в 15.00 вас устроит?»

Сергей Михайлович пришёл не один: «Это — Григорьевский Виктор Алексеевич. Отставной полковник медслужбы, ныне — кандидат медицинских наук, Заслуженный врач России, действующий завотделением госпиталя имени Бурденко. Мы служили в одном экипаже, и он тоже был на борту в тот роковой выход. Всё видел, но только находясь не внутри лодки, а снаружи…»

Сигарета, спасшая жизнь (вспоминает В.А. Григорьевский)

Я, как начальник медслужбы, исполнял ещё и функцию помощника по снабжению (на лодках 613-го проекта это предусмотрено по штатному расписанию. — Авт.) и направлялся в 4-й отсек, где находится камбуз. Нужно было выдать продукты коку на вечерний чай и на завтрак. Меня перехватил боцман Володя Спиридонов и позвал на мостик покурить. За компанию. До объявления готовности № 1 в связи с проходом узкости оставалось минут 15-20 и наверху помимо командира, вахтенного офицера и рулевого сигнальщика, находилось ещё несколько человек. Как потом выяснилось, ровно двенадцать.

Начинало штормить, но видимость была максимально полной ночной. Прямо слева по курсу мы видели огни маяка «Скрыплёв», справа — далёкие якорные огни судов, стоящих на рейде; ничего не предвещало беды. Она (беда) возникла неожиданно в виде огромного надвигающегося из темноты предмета, до которого было не больше двух кабельтовых. В первый момент мы даже не поняли, что это, но когда командир капитан 3 ранга Валерий Маранго крикнул сигнальщику включить прожектор, стало понятно: слева по курсу — форштевень возвышающегося судна. Только было неясно — стоит оно или идёт. Командир тут же скомандовал право на борт и это фактически спасло ситуацию от более глобальной катастрофы.

 

Если бы удар пришелся в 1-й отсек, это бы вызвало взрыв (на борту находился полный боекомплект из восьми торпед), и мы сегодня здесь с вами не разговаривали бы. А злосчастный «Реф» упокоился бы вместе с лодкой на одной глубине. Практически под прямым углом форштевень судна врезался в кормовую часть шестого «моторного» отсека. Удар получился такой силы, что лодка фактически легла на борт и всех, кто находился на мостике, выбросило в воду.

За исключением механика капитан-лейтенанта Валеры Зыбина, который в последнее мгновение каким-то чудом успел нырнуть в центральный люк и захлопнуть за собой крышку.

Минут 30-40, пока с «Рефа» спускали баркас, мы бултыхались за бортом; я ещё успел тогда расшнуровать и скинуть в воде ботинки. На борт судна нас подняли не всех. Троих матросов от удара переломало, и они погибли вместе с лодкой; вахтенный офицер Алексей Соколов, отдавший свой спасательный круг не смог справиться с намокшей меховой одеждой и навсегда остался в Японском море.

 

Первыми нашими словами, едва мы оказались на палубе, была не благодарность: «Что же вы, суки, наделали?!» И только тогда, обступившие нас члены команды, поняли, что натворили. Какой-то пьяный мужик (потом оказалось — это был старпом рефрижератора Курдюков) беспрестанно ходил туда-сюда и периодически истерично выкрикивал: «Как же так, я вас видел, но думал, что это рыбак, или грузовой ботик и не сомневался, что вы отвернёте!.. Я же не знал, что вы подводная лодка!» Нам, насквозь промокшим и холодным, предложили выпить спирту для согрева, но Маранго остановил: «Я приказать вам не могу (он прекрасно понимал, что от командования лодкой его отстранят), но прошу: не надо. Потом ведь скажут, что экипаж на лодке был пьяным».

Спустя несколько часов, несмотря на наступившую ночь, началась мощная движуха. За нами прибыл катер командующего флотом, и я впервые за свою службу оказался в его кабинете. После аудиенции у адмирала Сидорова нас взяли в оборот флотские особисты. Мы написали объяснительные и только после этого нас отвезли в госпиталь и поместили в одну из палат. Там мы пробыли двое с лишним суток. Опять же под пристальным вниманием «спецов», без возможности пообщаться даже с семьями. Самым страшным была неизвестность: мы не знали, что с лодкой и жив ли кто-то из экипажа.

 

Спустя два месяца, когда лодку подняли и притащили в сухой док Дальзавода, я участвовал в неприятнейшей процедуре: опознавал тела погибших. И в том числе тех, кто находился в 4-м отсеке. Именно там я должен был находиться в момент тарана. То есть, как не крути, а сигарета спасла мне жизнь.

34 метра под водой: между жизнью и смертью (рассказывает С.М. Кубынин)

«Наш главный косяк — мы оказались в ненужном месте в ненужное время»

— Я не буду столь многословен и красноречив, как Алексеич, но не потому, что не могу, или не хочу, не вижу в этом необходимости. За сорок прошедших лет мне довелось много раз беседовать с журналистами различных изданий и телеканалов. Причём всегда они находили меня, а не я их. Я давно уже сбился со счёта от количества публикаций и видеосюжетов о том, как мы оказались на дне в погибшей лодке и как спасались. А поскольку всех, как правило, интересовало одно и то же: что предшествовало трагедии; что мы ели и пили, находясь трое суток на дне; что представляет из себя труба торпедного аппарата диаметром 533 миллиметра и что чувствуешь, преодолевая ползком восемь с лишним метров металла, воды, давления и неизвестности — все материалы получались очень похожими.

 

Никто при этом, за очень редким исключением, не попытался проанализировать, почему, оказавшись заложниками ситуации не по своей воле и проделав то, что до нас в истории советского подводного флота не делал никто, мы по факту, стали лишь одной из виновных сторон…

— Извините, Сергей Михайлович, перебью. За эти же сорок лет вы наверняка не один десяток раз сами анализировали происшедшее, и сегодня без обиняков можете ответить: в чём был ваш главный косяк? Не лично ваш, разумеется, а экипажа лодки, приведшего к её гибели?

— Наш главный косяк заключался в том, что мы оказались в ненужном месте в ненужное время. Если же быть совсем точным, только — в ненужное время. Старпом Курдюков, руливший на мостике, завёл рефрижератор в район боевой подготовки, запрещённый для плавания гражданских судов…

— Зачем он это сделал?

— Экипаж судна, гружённый кирпичом, 21 октября пьянствовал по случаю дня рождения старпома на рейде бухты Диомид (район Владивостока) и в результате опоздал с выходом. Чтобы уложиться в график и успеть пройти боновые ворота (вход в пролив) до закрытия рейда в связи с получением неблагоприятного прогноза погоды капитан «Рефа» принял решение выйти из бухты «по-тихому». Почему на судне не было известно о подходе к главной базе флота подводной лодки С-178 остаётся загадкой. А чтобы проскочить незаметно для береговых постов наблюдения и связи, на «Рефе» не стали включать свои ходовые огни. И проскочили. На траверзе боновых ворот рефрижератор намеренно отклонился от рекомендованного курса и, максимально близко подойдя к острову Скрыплёва, вошёл в радиодевиационный полигон. Так бы, наверное, он и пришёл в пункт назначения, не окажись на их пути нашей лодки.

— А почему ни акустик, ни радиометрист не доложили вахтенному офицеру о цели; они же должны были её зафиксировать?

— В соответствии с корабельным расписанием по боевой готовности «№ 2-надводная» радиолокационная станция «Флаг» была выключена. Открывать вахту на РЛС при полной ночной видимости необходимости не было, её должны были включить при проходе узкости — в момент поворота на входные створы. Это было отработанной морской практикой на протяжении многих лет плавания при подходе к главной базе флота.

Что касается акустики, на подходах к Владивостоку всегда отмечаются многочисленные шумы от различных плавсредств, которые обеспечивают якорные стоянки судов на внешнем и внутреннем рейдах. В тот момент на мостике было три пары вахтенных глаз. После получения доклада от гидроакустика, передавая бинокль друг другу, горизонт был осмотрен визуально. Не обнаружив никого — на фоне острова в тёмное время суток это было невозможно — командир, который всегда действует по обстановке (так было и будет, хоть под водой, хоть в надводном положении) и прекрасно знавший район, принял решение продолжать движение рекомендованными курсом и скоростью. А шумы, обнаруженные акустиком, отнесли к шуму винтов судов, которых в районе пролива Босфор Восточный в любое время года предостаточно. Скажите, когда вы двигаетесь на машине, кому вы поверите: навигатору (в нашем случае гидроакустической станции), или собственным глазам?..

«Нет связи — нет управления»

— Как случилось, что в момент тарана, когда вода хлынула в лодку, все двери и люки между отсеками оказались не задраенными, и это ускорило её конец?

 

— Форштевень «Рефа» почти разрубил корпус лодки пополам, и, «хлебнув» сразу более ста тонн воды в пробоину 12 квадратных метров, ни при каком раскладе она бы не смогла остаться на плаву. В отношении не задраенных дверей поясняю. Мы целый день работали в подводном положении, и вечером после всплытия начали зарядку аккумуляторной батареи. Для доступа воздуха к работающим дизелям и лучшей вентиляции отсеков на дизельных лодках переборочные двери между 3,4 и 5 отсеками держат открытыми. Это — не правила морской практики, а требования соответствующих инструкций.

— Тогда почему — я внимательно всё проштудировал — лодка вышла в море без необходимого количества изолирующих дыхательных аппаратов (ИДА)? Когда началась спасательная операция, их с огромным трудом пришлось доставлять вам на борт?

— Странный у нас получается разговор: я всё время вынужден оправдываться, хотя оправдываться, по сути, мне не в чем. Некомплект индивидуального снаряжения подводника (ИСП-60) на нашей лодке — это притянутый за уши факт не участвующих «крупных» флотоводцев и доброжелателей. И те, кто эту абсурдную версию изначально выдвинул, а после подхватил и растиражировал — абсолютно не в теме. Ни одна подводная лодка ВМФ Союза не позволила бы себе оторваться от пирса, не будучи укомплектованной ИСП-60 (ИДА-59 и спасательных гидрокомбинезонов). Из-за частых тренировок и проверок по борьбе за живучесть, давление в баллонах «идашек» могло доходить до 75-80 процентов, но выйти без них в море — этого не могло быть в принципе.

У нас на борту в том выходе был полный комплект снаряжений плюс ещё пять процентов. Нехватка же возникла из-за того, что по штатному расписанию количество аппаратов в отсеке должно соответствовать количеству личного состава, приписанного к боевым постам конкретного отсека. Нас в 1-м отсеке, куда мы были вынуждены перейти, покидая затопленный центральный, потом загазованный после пожара второй отсек, оказалось 26 человек. Это — вместо пятерых по штату. Когда забортная вода сшибает с ног в полной темноте, в завалах приборов и оборудования нам было не до поисков «идашек» в затопленных трюмах.

 

В момент тарана я находился во втором отсеке. И, едва оказавшись в вертикальном положении, тут же метнулся в центральный, где мне буквально на голову свалился механик. Он-то и рассказал, что произошло. Всего в центральном — плюс ещё пять моряков — нас оказалось семеро. В третий отсек интенсивно поступала забортная вода, к тому же он стал наполняться непонятным свистящим шумом и грохотом. И всё это — в полной темноте и при отсутствии палубы под ногами. Лодка, как потом выяснилось, лежала на правом боку с креном 32 градуса и дифферентом на корму 7 градусов. Мы повисли на клапанах, словно обезьяны в клетке. Времени оставалось очень немного, поскольку вода уже поднималась к комингсу переборочного люка.

Связь с четвёртым отсеком прекратилась через минуту-полторы, и можно только предполагать, как страшно погибали там парни — 14 человек, которые не успели даже включиться в «идашки». Они всё сделали правильно, перекрыв поступление воды в центральный и пожертвовав собой, спасли нас.

Когда стало понятно, что центральный не отстоять, я принял решение перейти в относительно благополучный второй отсек. Почему относительно? От попадания воды в аккумуляторную яму замкнуло шину батарейного автомата, возник пожар. Личный состав под руководством командира отсека Сергея Иванова при помощи бортовой системы пожаротушения ликвидировал возгорание. Сравняв давление между отсеками, мы перешли во второй, в котором нас оказалось уже 15 человек. Но здесь долго тоже находиться было нельзя, поскольку угарный газ из отсека никуда не делся, и максимум через четверть часа мы попросту задохнулись бы. К тому же, из-за нарушившейся герметичности переборочных дверей, вода к нам начала просачиваться и из центрального.

Единственным спасением оставался первый отсек, в котором вместе с начальником штаба бригады капитаном 2 ранга Владимиром Каравековом, которого свалил сердечный приступ, собралось 11 человек. С переходом в торпедный отсек оказалось сложнее. Моряки, наученные службой и знавшие назубок золотое правило подводника, не спешили отдраивать межотсечный люк. Пришлось убеждать их идти на нарушение корабельных правил. Согласен: с моей стороны это было не совсем правильным, но это спасло нам жизнь.

«Нас оставалось только 20 из 26 ребят»

— Из 26 наверх смогли подняться лишь 20, почему?

— Под утро 22-го оборвало аварийно-сигнальный буй, по которому я поддерживал связь с начальником штаба флота вице-адмиралом Голосовым. Нет связи — нет управления. К тому времени мы уже более полусуток находились взаперти, но никаких признаков спасения не наблюдалось. Одного офицера и матроса я решил отправить на разведку через торпедный аппарат, чтобы они доложили фактическую обстановку и сколько спасательных комплектов снаряжения нам недостает. Но их сразу же без лишних расспросов — штабу спасения наверху оказалось виднее — поместили в барокамеру. Они были первыми спасёнными.

К началу вторых суток нахождения на дне обстановка начала «накаляться». Внутриотсечная температура сравнялась с температурой забортной воды (7-8 градусов), по всему чувствовалось, что моряки начинают заболевать. Мы с механиком выпустили ещё троих, двоим из которых требовалась срочная врачебная помощь. Старшим в тройке выходил Дима Ананин, который должен был страховать двух ослабевших. Парни вышли в штатном режиме, методом шлюзования торпедного аппарата, но все трое пропали странным образом. После их так и не нашли. Непонятно куда подевался и матрос Виктор Леньшин — я лично обеспечивал его выход, закрывая за ним крышку торпедного аппарата. Следом за ним вышли ещё пятеро, всех подняли на водолазные боты, а Виктора никто так и не видел. По-видимому, он попал под винты аварийно всплывающей спасательной лодки «Ленок».

Сердце начальника штаба бригады остановилось прямо в трубе торпедного аппарата во время выхода третьей группы. Он не дополз всего двух метров до передней крышки. Мы «похоронили» его в каюте командира. А матрос Петя Киреев умер на третьи сутки, узнав, что один из торпедных аппаратов «замурован». Водолазы с «Ленка», решив помочь нам продуктами и дополнительным снаряжением, загрузили всё добро в резиновом мешке во второй торпедный аппарат. Хотели как лучше, но… У матроса не выдержали нервы, и он потерял сознание. Это и были те — шестеро.

«Куда смотрел оперативный дежурный Тихоокеанского флота»?

— Наверняка, вы рассказали всё это на суде. Почему же вас сделали виноватыми, а командиру дали 10 лет тюремного срока?

— Я рассказывал это не только на суде, но и до него, и после, когда пытался реабилитировать (и до сих пор это делаю), хотя бы, посмертно Валерия Александровича Маранго. К сожалению, лесоповал на зоне не прибавил ему здоровья, и он умер в 2001 году. Меня никто виноватым не делал, а моё слово потерпевшего (именно в таком статусе члены экипажа, оставшиеся в живых, проходили по уголовному делу) оказалось никому не интересным. И даже более того — не нужным. Когда флотское командование стало разбираться в причинах, оно наверняка пришло в ужас, выявив целый ряд серьёзнейших «проколов».

Вопросы без ответа

Если гражданское судно смогло пройти незамеченным всю рейдовую береговую систему наблюдения (пять постов), значит, точно так же это может проделать и любой военный корабль-супостат?

А где при этом был главный БИП, на планшете которого отражается вся надводная обстановка в режиме онлайн, и куда смотрел оперативный дежурный Тихоокеанского флота в контр-адмиральском чине?

Почему на подводной лодке не оказалось оранжевого проблескового огня, хотя он должен был быть установлен ещё в 1976 году в соответствии с директивой Главнокомандующего ВМФ?

И почему, в конце концов, единственный спасательный «Ленок» на флоте оказался не готовым к выполнению своей главной функции?

Если бы такой огонь был, даже пьяный старпом гражданского судна никогда бы не спутал подводную лодку с рыбацким ботиком. Именно после нашего ЧП тот же главком адмирал флота Советского Союза Горшков потребовал, чтобы на всех подводных лодках загорелись оранжевые огни кругового обзора.

То есть, 32 наших боевых товарища ценой своей жизни фактически внесли неоценимый вклад в безопасность мореплавания подводных кораблей ВМФ и Союза, и России.

Спасательный «Ленок» закончил работы и всплыл, когда основная группа из 18 человек ещё находилась в лодке, лежащей на дне. Потом, спустя несколько месяцев я поинтересовался у мужиков-подводников, служивших на «Ленке», — почему? Оказалось, что помимо выработавших свой ресурс аккумуляторных батарей, от чего спасатель и поспешил всплыть раньше времени, иначе бы сам остался на дне, на лодке почему-то не работал гидроакустический комплекс. И «Ленок» ложился на грунт рядом с нами вслепую. Поэтому и «прицеливался» более суток, чтобы правильно встать на якоря. Да что там говорить, если даже спасательный гидрокомбинезон, который был передан нам на борт, оказался с дыркой и без свинцовых стелек. От того, как мне потом рассказали, я и всплыл вверх ногами, как Буратино. Сам, правда, этого не помню, потому что потерял сознание.

А вот теперь представьте, что стало бы с командованием не только Тихоокеанского и Военно-Морского Флота, если бы эти причины были озвучены? Тут уместно вспомнить, что ровно за восемь месяцев до нашей трагедии в Ленинграде разбился самолёт командующего ТОФ практически со всем командным составом флота и флотилий. Новым командующим стал адмирал Владимир Сидоров, и целый ряд новых людей был назначен на адмиральские должности. И что — многих опять снимать? Наверняка бы пострадал и сам главком дважды Герой Советского Союза товарищ Горшков.

 

Поэтому, скорее всего и была выработана генеральная линия — назначить виновным со стороны ВМФ 31-летнего командира подводной лодки Маранго. Все остальные должностные лица при этом автоматически оказывались ни при чём. Могу открыть вам небольшую военную тайну — сегодня это уже можно — всё связанное с гибелью нашей лодкой, включая уголовное дело, было засекречено на 25 лет.

Что касается виновного со стороны гражданского флота — там ничего выдумывать было не нужно. Старпому Курдюкову в ту же ночь на 22 октября, едва он оказался на берегу, надели наручники. И ни у кого не возникло вопросов в отношении справедливости вынесенного приговора: он получил максимальный по тем временам срок — 15 лет.

«Попали под раздачу»

В отношении же нашего командира мы до последнего дня не верили, что его посадят. Его не закрывали в СИЗО, он приезжал на каждое судебное заседание из дома, адвокаты по всем пунктам обвинения чётко аргументировали его невиновность. И мы были уверены, что дело ограничится либо снятием его с должности, либо понижением в воинском звании. Но, чтобы — реальный срок, да ещё такой! Очень печальный, не красящий наш флот эпизод проявился, к сожалению, ещё на этапе следствия. Уже тогда Маранго начали топить по всем линиям: и по партийной, и по служебной. Из партии его было рекомендовано исключить, а служебную характеристику комбриг Сергиенко написал такую, что, когда её огласили, даже у судьи военного трибунала возник резонный вопрос: как такому офицеру доверили командовать лодкой и вообще выпускали в море. Хотя, Валерий Александрович — я проплавал с ним ни один год — был настоящим профессионалом и прекрасно знал морское дело.

— А как отметили вас?

— (Смеётся) Не наказали. Это было главным поощрением в то время. Хотя, нет, Виктор Григорьевский попал под раздачу. Он же был у нас секретарём парторганизации, поэтому ему влепили выговор с занесением «за развал политико-воспитательной работы с экипажем, приведший к гибели корабля». А меня чаша сия миновала. Поначалу, правда, когда я ещё лежал в госпитале (врачи поставили мне семь разных диагнозов), в палату пришли начальник политотдела и член парткомиссии соединения. И обрадовали, чтобы мы с командиром БЧ-5 Зыбиным крутили дырки на кителях: на нас ушло представление. Мне — на орден Ленина, Валере — Боевого Красного Знамени. Нам тогда было не до наград — из госпиталя бы выйти на своих ногах. Когда вышли, я сразу же стал задавать вопросы про экипаж — про тех, кто навсегда остался в лодке и тех, кто выжил: что будет с ними? Ответа не последовало. Позже, когда я стал спрашивать об этом на всех уровнях и рассказывать, как вели себя моряки, оказавшиеся на волоске от гибели, вопросы стали задавать уже мне.

И в частности, про то, как я пил спирт вместе с подчинёнными. А я этого и не скрывал. В большом металлическом гробу на морском дне, при температуре восемь градусов по Цельсию в мокрой от головы до пят одежде… Это было лучшим лекарством от всего и, в частности, от страха перед смертью. Не приведи Господь вам, или вашим читателям оказаться когда-нибудь в подобной ситуации. К сожалению, спирта в канистре оставалось — кот наплакал, но мы по-честному разделили его поровну…

— Так, а с орденами-то что?

— Не знаю, может, затерялось где-то представление, а может, затеряли. Меня на тот момент больше интересовало другое: куда делся вахтенный журнал, который я вёл до последнего момента, пока не сопроводил всех из лодки и не затопил торпедный отсек. Вместе с корабельной печатью я засунул его за пазуху своего комбеза и полез по трубе на выход. Когда же очнулся и пришёл в себя, выяснилось, что журнала нет. Печать сохранилась, а журнал будто растворился. Там было расписано каждое наше действие почти по минутам и дало бы ответ следственным органам на каждый вопрос. Увы. Похоже, кто-то был очень заинтересован, чтобы этих ответов не было, поскольку они шли вразрез с выработанной генеральной линией.

 — Вам не обидно, что так всё вышло, а главное — что так после этого с вами обошлись?

— Я вас умоляю. Мне 68 лет, и я давно уже ни на кого и ни на что в этой жизни не обижаюсь. После трёхсуточного обнимания со смертью на дне и шести суток в барокамере с давлением 10 атмосфер обида атрофировалась. И всё, что происходило потом и случается сейчас, — мелочи жизни, вызывающие лишь улыбку. Сотни раз, мысленно возвращаясь в первый отсек остывшего прочного корпуса нашей «эски» и прокручивая каждый шаг, я всё больше осознаю, что у нас почти не было шансов на спасение. Но мы спаслись, и я счастлив, что остался жив. А вы тут про какие-то обиды…

«Перуанцы помнят и чествуют своих ветеранов «Пакочи». А у нас такого и в помине нет»

— Единственный раз, когда мне было, скорее не обидно, а стыдно, не за себя, не за оставшихся в живых членов нашей команды, а за наш флот — это в прошлом году в Лиме. В столицу Перу я летал по приглашению командования ВМС республики. Гвоздём программы была встреча с экипажем перуанской дизельной подводной лодки «Пакоча», которую в 1988 году протаранило японское рыболовецкое судно. Продержавшись на плаву около двух часов, лодка затонула на глубине 44 метра, не дойдя до главной базы Кальяо всего три мили. В отсеках оставались 26 подводников (удивительное совпадение), которых, приняв командование на себя, вывел старший лейтенант Роджер Катрина. Только выходили они не через торпедный аппарат, а через спасательную шлюзовую камеру. Девять подводников этого сделать не смогли.

Перуанцы помнят и чествуют ветеранов «Пакочи» как героев до сих пор. Мало того, что всех оставшихся в живых обеспечили максимальными социальными и врачебными льготами до конца жизни, самому Роджеру предложили должность морского референта министра обороны. В 2003 году он был удостоен аудиенции Папы Римского, а его личные вещи и награды находятся в музее ВМС. А у нас, — Сергей Михайлович махнул рукой, — такого и в помине не было! Если даже командующий адмирал Сидоров на встрече с родственниками экипажа заявил, что «на моём флоте лодки не тонули», о чём можно говорить? Тем более, сегодня. В личном деле ни у кого из офицеров нет отметки о случившейся трагедии. Есть назначение на другую должность и перевод из одной воинской части в другую. И всё. А в медицинских картах нет ни строчки о том, почему в период прохождения военной службы у каждого из нас, выжившего в том аду, оказалось по целому букету различных заболеваний.

Но мы не дрейфим. Экипаж С-178, хоть и с большими потерями, продолжает держаться на ровном киле. Одна из таких потерь случилась в нынешнем июне — ушёл в вечное плавание Валера Зыбин, настоящий, но, к сожалению, непризнанный герой. Механик был единственным из всего экипажа, который имел целую секунду на размышление и право выбора: прыгнуть за борт с мостика во время тарана и наверняка спастись, или свалиться в лодку в неизвестность, задраив за собой крышку верхнего люка… Он выбрал второе. А умер, не дождавшись от флота не только банальных слов благодарности (с позорным клеймом «аварийщика» ему не позволили после трагедии служить в ВМФ), но даже элементарной квартиры. Мы стараемся собираться в разном формате, на круглые даты приезжаем во Владивосток на Морское кладбище, где похоронена большая часть ребят из экипажа и где на могиле стоит рубка нашей С-178. Выходим в море в точку последнего погружения лодки. Всё нормально. Единственное, что меня беспокоит — надо успеть (сколько той жизни осталось?) установить всем 32 погибшим мемориальные памятные доски на домах на малой родине. Пусть хотя бы родственники знают и помнят, что их сыновья, мужья, отцы, братья погибли как подобает настоящим морякам. Боролись до последнего за корабль и за Отечество, по-мужски встретив свою смерть.

«Об одном жалею: наш опыт оказался не востребованным»

— А вы долго ещё после этого в подплаве служили?

— Наша лодочка стала моим последним местом службы не только в подплаве, но и на флоте. Но это был шаг вынужденный. Когда после суда над Маранго, я инициировал подачу коллективной кассационной жалобы на несогласие с решением военного трибунала, мне открытым текстом дали понять, что, если я не прекращу эту деятельность, пойду следом за командиром. За что — найдут легко. И тогда стало окончательно понятно, что ещё одним шансом на спасение мне воспользоваться уже не дадут. Примерно в то же время мне предложили перейти в будущую систему МЧС-ГО с сохранением военно-морского звания, и я согласился.

Сначала работал и рос по должностям в своём родном городе Владивостоке, а после окончания Военно-инженерной академии им. Куйбышева с золотой медалью шесть лет служил первым замначальника штаба Приморского края. Позвали в Москву в Центральный аппарат МЧС России с условием, что через год вернусь домой в Приморье, но ветер перемен подул в сторону «выхода» для военных пенсионеров. Об одном жалею: наш опыт оказался не востребованным, хотя мы бы никому не отказали.

 

https://zvezdaweekly.ru/news/202110191457-OckZ4.html